Содержание статьи:
Термины “эквивалентность” и “адекватность” издавна употребляются в переводческой литературе. Иной раз в них вкладывается разное содержание, а иногда они рассматриваются как синонимы. Так, в интересной статье Р. Левицкого “О принципе функциональной адекватности перевода” “эквивалентность” и “адекватность” выступают как взаимозаменяемые термины (“Сопоставительное языкознание. 1984, IX. 3. С.75”). В то же время у других авторов эти термины дифференцируются, но при этом на различной основе.
С точки зрения В.Н, Комиссарова, “адекватный перевод” имеет более широкий смысл, чем “эквивалентный перевод” и, по существу, означает “хороший” перевод, обеспечивающий “необходимую” полноту межъязыковой коммуникации в конкретных условиях. В то же время под эквивалентность. подразумевается “смысловая общность приравниваемых друг к другу единиц языка или речи”.
По иному решают проблему соотношения эквивалентности и адекватности К. Райсс и Г. Вермеер. Термин “эквивалентность” охватывает, в их понимании, отношения как между отдельными знаками, так и между целыми текстами. С другой стороны, адекватностью называется соответствие выбора языковых знаков на языке перевода тому измерению исходного текста, которое избирается в качестве основного ориентира. Адекватность — это такое соотношение исходного и конечного текстов, при котором последовательно учитывается цель перевода.
Думается, что в этих определениях, несомненно, содержится рациональное зерно. Так, в определении В.Н. Комиссарова существенным представляется указание на конкретные условия коммуникации как важный элемент понятия адекватности. Совпадая с предлагаемым В.Н. Комиссаровым пониманием эквивалентности как соотношения между единицами (знаками), определение К. Райсс и Г. Вермеера вносит в него необходимое, на наш взгляд, уточнение, указывая на то, что эквивалентные отношения охватывают корреляции не только между отдельными знаками, но им между текстами.
Вместе с тем вопрос о соотношении понятий “эквивалентность” и “адекватность” заслуживает более обстоятельного рассмотрения. Прежде всего, следует уточнить, что именно имеется в виду под соотношением единиц (знаков) в связи с понятием эквивалентность. Следует принять во внимание, что соотношения между единицами разных языков, устанавливаемые с учетом их парадигматических связей в контексте соответствующих языковых систем, являются предметом рассмотрения не теории перевода, а контрастивной лингвистики. Для теории перевода специфично то, что в ней анализируются корреляции не между виртуальными знаками — элементами языковых систем, а между актуальными знаками — элементами речевых производств (текстов). Показательны в этом отношении данные эксперимента, проведенного в свое время Я.И. Рецкером, предложившим испытуемым текст со следующей фразой:
“The flash air revived most of the men, and the thought of beer at the nearest pub stimulated sluggish pulses.”
93% испытуемых перевели thought of beer не как мысль о пиве, а как мысль о кружке пива. Разумеется, соответствие между beer и кружка пива — это не соответствие между данными единицами и системе языка, а соответствие между сегментами текста, целиком и полностью обусловленное речевым контекстом и ситуацией.
Статья: О критериях оценки перевода. М. Я. Цвиллинг, Г. Я. Туровер
Опытный переводчик хорошо знает, что выбор зафиксированного в словаре языкового эквивалента возможен лишь потенциально. Реализация этой потенциальной возможности определяется контекстуальным окружением и нормами построения текста. Нередко словарный эквивалент “срабатывает” лишь как индикатор дальнейшего поиска нужного соответствия. Ср. приводимый Н. Галь пример: мать мечтает, чтобы сын “унаследовал все качества отца…”. В этом переводе с французского словарный эквивалент qualite качество требует замены контекстульно более приемлемым достоинство.
Ю.А. Сорокин. Проблема перевода с психолингвистической точки зрения
Говоря об отношениях эквивалентности, следует не забывать важнейшее для теории перевода положение о примате эквивалентности текста над эквивалентностью его сегментов. Эта закономерность выступает наиболее рельефно тогда, когда коммуникативная установка отправителя выдвигает на первый план не референциальную функцию текста, а другую — скажем, металингвистическую (установка на код) или экспрессивную. Ср. следующий пример из указанной выше работы Е. Райсс и Г. Вермеера:
Is life worth living? It depends upon the liver.
La vie, vaut-elle la peine C’est une question de foi(e).
При переводе английского каламбура на французский не наблюдается эквивалентность на уровне словесных знаков: в английском тексте обыгрывается омонимичность — liver “печень” и “живущий”, а во французском foi “вера” и foie “печень”.
Понятие эквивалентности связано с понятием инварианта. Наиболее общим инвариантным признаком, охватывающим все виды эквивалентности, является соответствие коммуникативной интенции первичного отправителя конечному коммуникативному эффекту перевода. Именно в этом случае речь идет о коммуникативной эквивалентности. В тех случаях, когда отношение коммуникативной эквивалентности распространяется как на семантический, так и на прагматический уровни, а также на все существенные для данного коммуникативного акта функциональные характеристики текстов, мы говорим о полной эквивалентности. При достижении эквивалентности лишь на некоторых уровнях (например, на прагматическом, но не на семантическом) или в отношении лишь некоторых функций оригинала (например, при переводе стихов прозой, когда передается референциальная функция текста, но остается непереданной его художественно-эстетическая функция) речь может идти лишь о частичной эквивалентности.
В любом случае эквивалентность — это соотношение между первичным и вторичным текстами или их сегментами. При этом полная эквивалентность является идеализированным конструктом, далеко не всегда достижимым (хотя в принципе возможным) в реальной переводческой практике. Случаи полной эквивалентности наблюдаются, как правило, в относительно несложных коммуникативных условиях, в текстах со сравнительно узким диапазоном функциональных характеристик. Чем сложнее и противоречивее требования, предъявляемые к переводу, чем шире функциональный спектр текста, тем меньше вероятность создания текста, представляющего собой зеркальное отражение оригинала.
Разница между эквивалентностью и адекватностью перевода
В оппозиции терминов “эквивалентность” / “адекватность” и находит свое воплощение двойственная природа перевода. Как известно, перевод — это и процесс, и результат. До сих пор мы говорили о результативной стороне этого явления, ибо эквивалентность — это отношение результатов двух коммуникативных актов — первичного (создания исходного текста) и вторичного (создания текста на языке перевода). Термин “адекватность” применим к переводу в его процессуальном аспекте (сходных позиций придерживаются К.Райсс и Г.Вермеер).
Если эквивалентность ориентирована на соответствие создаваемого в итоге межъязыковой коммуникации текста определенным параметрам, задаваемым оригиналом, то адекватность связана с условиями межъязыковой коммуникации с ее детерминантами и “фильтрами” (селекторами, определяющими выбор конкретного варианта), с выбором стратегии перевода, отвечающей данной коммуникативной ситуации. Иными словами, если эквивалентность отвечает на вопрос, соответствует ли конечный текст исходному, то адекватность отвечает на вопрос, соответствует ли перевод как процесс данным коммуникативным условиям.
Между понятиями “эквивалентность” и “адекватность” есть еще одно принципиальное различие. Эквивалентность всегда в известной мере нацелена на идеальный эталон. Она подразумевает исчерпывающую передачу содержания оригинала на всех семиотических уровнях и в полном объеме его функций (полная эквивалентность), или, по крайней мере — применительно к тому или иному семиотическому уровню или той или иной функции (частичная эквивалентность). Требование эквивалентности носит, иными словами, максимальный характер либо по отношению к тексту в целом, либо по отношени. к его отдельным аспектам. Адекватность же представляет собой категорию с иным онтологическим статусом. Ее требования носят оптимальный характер. Она нацелена на лучшее из того, что возможно в данных условиях. В самом деле, известно, что перевод требует жертв и что решения переводчика часто носят компромиссный характер. Более того, в процесс вторичной коммуникации нередко модифицируется и сама цель коммуникативного акта, что неизбежно влечет за собой известные отступления от эквивалентности текстов.
Отсюда следует, что перевод может быть адекватным даже тогда, когда он не отвечает (или отвечает лишь отчасти) критериям эквивалентности. Более того, неэквивалентность отдельных фрагментов текста вполне совместима с адекватностью перевода текста в целом. Так в популярном американском мюзикле “My Fair Lady” профессор Хиггинс заставляет Элизу распевать песенку “The rain in Spain falls mainly on the plain”, чтобы научить ее правильно произносить дифтонг [ei], который в ее диалектном произношении (Cockney) звучит как [ai]. В русском варианте мюзикла Элиза произносит скороговорку “Карл у Клары украл кораллы”. Эти фрагменты явно неэквивалентны друг другу. Для английского реципиента песенка Элизы — фонетическое упражнение, преследующее цель отучить Элизу от диалекта лондонских низов. Все эти социальные и региональные ассоциации теряются в переводе.
Русский реципиент воспринимает цель упражнения как попытку научить Элизу четко артикулировать труднопроизносимые словосочетания. Так в переводе устраняется важный социально-оценочный компонент текста.
Можно ли принятое переводчиком решением признать адекватным? На наш взгляд, критерием адекватности является то, что любое отступление от эквивалентности должно быть продиктовано объективной необходимостью, а не произволом переводчика. В противном случае речь может идти лишь о вольном переводе, не отвечающем требованиям адекватности.
В рассмотренном выше случае мы сталкиваемся с проблемой переводимости. Известно, что диалектизмы относятся к тем элементам текста, которые находятся за гранью переводимого. В приведенном примере переводческое решение мотивировано невозможностью использования русской диалектической речи в переводе. Фонетические признаки русских диалектов (типы оканья, цоканья и т.п.) в устах Элизы произвели бы нелепое впечатление. Поэтому решение переводчика адекватно. Иными словами, — это, по-видимому, лучшее, что можно сделать при данных обстоятельствах. Доказательством неадекватности подобного решения может быть наличие другого, обеспечивающего большую степень эквивалентности исходного и конечного текстов.
В данном случае в основе противоречия между требованиями эквивалентности и адекватности лежит конфликт двух коммуникативных ситуаций — первичной и вторичной. Нередко отступление от строгих требований переводческой эквивалентности оказывается связанным с такими культурными детерминантами перевода, как переводческая норма и литературная традиция. Так, например, существуют традиции перевода названий художественных произведений. В этой области традиционно допускается вольный перевод, порой сводящийся к полному переименованию произведения с учетом специфики новой культурной среды.
Так, в опубликованном в США переводе романа И. Ильфа и Е. Петрова “Двенадцать стульев” название передано как “Diamonds to Sit On”. Здесь решение переводчика прагматически мотивировано стремлению сделать название более броским, более интригующим и тем самым более соответствующим литературной традиции воспринимающей среды. Иногда мотивом переименования является желание снять неясные читателю перевода аллюзии. Так, роман Хемингуэя “The Sun Also Rises”, название которого навеяно строками “Екклесиаста” — “Восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит”, появился в раннем русском переводе под названием “Фиеста”.
Адекватный перевод с отступлением от требований эквивалентности особенно часто встречается в художественном переводе и, в первую очередь, в переводе поэзии, где он порой создает собственную традицию передачи творческого почерка иноязычного поэта. Такую традицию перевода Р. Бернса создал С. Маршак, который, по словам В. Россельса, существенно изменил наши представления о шотландском барде. “Возможно, — пишет В. Россельс, — появившийся благодаря переводам Маршака. Бернс и отличается от подлинного (да это и не может быть иначе — ведь передал нам его все-таки Маршак!), но он, бесспорно, живет в нашем представлении совершенно самостоятельно и, прежде всего, отличается от русского поэта Маршака. Это разные литературные явления. О силе воздействия созданной Маршаком традиции свидетельствует, в частности, сопоставление маршаковского перевода стихотворения Бернса “Шел солдат с войны” с переводом на белорусский язык Я. Семяжона.»
Столь же четко личность поэта Маршака прослеживается и в знаменитых маршаковских переводах сонетов Шекспира. Приведем в качестве примера перевод концовки 74 сонета:
“So then thou has but lost the dregs of life, / The prey of worms, my body being dead: / The coward conquest of a wretch’s knife, / Too base of thee to be remembered. / The worth of that is that which it contains, / And that is this, and this with thee remains.”
С тобою будет лучшее во мне, / А смерть возьмет у жизни быстротечной / Осадок, остающийся на дне, / Все, что похитить мог бродяга встречный / Ей черепки разбитого ковша, / Тебе мое вино, моя душа.
Принято считать, что выступая в полях получателя исходного текста и отправителя текста перевода, переводчик как бы перевоплощается в автора и, как говорят в театре, полностью “входит в его образ”. Однако такое перевоплощение осуществимо лишь в идеальной схеме перевода. На деле же переводчик (в особенности переводчик поэтического произведения), подобно актеру, перевоплощающемуся в действующее лицо драматургического произведения, не утрачивает и своих личностных характеристик. В приведенном примере мы видим, как Маршак “облагораживает” Шекспира, снимая слишком грубый, с его точки зрения, образ: в переводе отсутствуют слова “добыча для червей” (так поэт называет свое бренное тело). Показательно, что та же линия прослеживается в маршаковских переводах Бернса, он смягчает резкость и грубость оригинала.
Выбирая стратегию перевода, переводчик может отдать предпочтение текстуально точному, приближающемуся к дословному, переводу или переводу, смело отходящему от формальной и смысловой структуры оригинала, приближающемуся к вольному. Для переводов Маршака характерен второй путь. Он не только снимает авторский образ, но и вводит собственную развернутую метафору: “осадок, остающийся на дне — черепки разбитого ковша — мое вино.” В оригинале мы находим лишь стертую языковую метафору “dregs of life — бренные останки”. Как отмечает Ю.Д. Левин, в своих переводах Маршак нередко идет на подобные отступления, стремясь при этом, однако, воссоздать поэтическое целое.
Обычно считают, что переводчик выражает лишь коммуникативную интенцию автора. Думается, что это часто встречающееся в литературе утверждение нуждается в уточнение. Кроме общей цели — передачи смыслового содержания оригинала, перевод может преследовать и другие, специфические для данной коммуникативной ситуации, цели. Поэтому адекватность перевода определяется не только его соответствием установке автора, но и его установке этим дополнительным целям, вытекающим из самой ситуации перевода. Ярким примером того, как эти дополнительные цели модифицируют переводческое решение, может служить сопоставление двух переводов шекспировского “Отелло” — Б. Пастернака и М. Морозова. Перевод Б. Пастернака адресован широкому читателю и зрителю и призван произвести определенное морально-эстетическое воздействие. Прозаический перевод М. Морозова предназначен актерам и режиссерам. Его главная задача состоит в том, чтобы с максимальной точностью и полнотой передать смысловое содержание шекспировской трагедии, что не всегда возможно в поэтическом переводе, который обычно сопряжен с определенными смысловыми потерями. В таких случаях оценка адекватности перевода должна исходить не только из из общих целей всякого перевода, но и из тех конкретных задач, которые поставил перед собой переводчик. Поэтому было бы некорректно считать один из этих переводов лучшим, нежели другой. Перед нами два перевода, отвечающие разным коммуникативным установкам и, соответственно, акцентирующие разные стороны оригинала.
М.М. Зинде, С.А. Фридрих. Качество перевода и стилистика текста
Вместе с тем любые подобные модификации не могут не отражаться на эквивалентных отношениях между исходным и конечным текстами. Ведь понятие эквивалентности ориентировано на первичную коммуникативную ситуацию и связано с воспроизведением тех или иных ее элементов, получивших воплощение в исходном тексте (коммуникативной установки первичного отправителя, смыслового содержания исходного текста, установки на первичного получателя и др.). Что же касается понятия адекватности, то оно как следует из сказанного выше ориентировано на вторую коммуникативную ситуацию, на соответствие конечного текста ее компонентам (установке на другого адресата, на другую культуру, в частности на иную норму перевода и иную литературную традицию, специфической коммуникативной цели перевода и др.). Таким образом, адекватность перевода — понятие относительное. Перевод, адекватный в одной коммуникативной ситуации (скажем, в рамках одной переводческой школы), может быть неадекватным в другой.
С точки зрения изложенной выше концепции было бы неточно говорить о том, что понятие эквивалентности шире понятия адекватности. Если бы это было так, то между этими понятиями существовало было отношение включенности, адекватность была бы родовым понятием, а эквивалентность — видовым. На самом же деле речь идет о пересекающихся понятиях. Наблюдается немало случаев, когда один и тот же перевод отвечает как требованиям эквивалентности, так и требованиям адекватности. Нередко встречаются случаи, когда неэквивалентный перевод отвечает критериям адекватности. Но ведь, с другой стороны, встречаются и другие случаи, когда перевод эквивалентен, но не адекватен.
Приведем следующий пример:
“I came to Warley on a wet September morning with the sky the grey of Guiseley sandstone (J. Bratne)”.
Если перевести “Guiseley sandstone” как “песчаник из Гайсли”, то такой перевод будет, по-видимому, эквивалентным оригиналу, но едва ли адекватным с точки зрения вторичной коммуникативной ситуации, постольку русскому читателю едва ли известно, как выглядит этот песчаник. Поэтому предпочтительнее другой вариант: “небо казалось высеченным из серого песчаника”. Именно этот вариант отвечает признакам адекватности. Дело в том, что “адекватность” и “эквивалентность” — тесно соприкасающиеся друг с другом понятия, отражающие разные стороны одного и того же феномена.
Вывод
Отметим попутно, что предложенное выше разграничение этих понятий соответствует их изначальному смыслу: перевод эквивалентен тогда, когда исходный и конечный тексты равноценны друг другу; перевод адекватен тогда, когда переводческое решение в достаточной мере соответствует их коммуникативной ситуации перевода.
Подведем итоги сказанному. Обе категории носят, на наш взгляд, нормативно-оценочный характер. Объектом эквивалентности является перевод, как результат (конечное состояние); объектом адекватности — перевод как процесс. Содержание первой категории — соотношение текстов; содержание второй — соответствие ситуации перевода.
Источник: Тетради переводчика, вып. 23 [ред. Л. С. Бархударов] [1989]
Довольно полезная статья. Вы не подскажете, а если сделать перевод с учётом адекватности, хотя он должен быть с учётом эквивалентности, сильно ли будет заметна разница?
Евгения, спасибо за вопрос. Согласно Швейцеру, вполне возможно перевести текст и при этом сохранить адекватность и эквивалентность.
Мне, как филологу ин.яза было очень интересно пополнить свой кругозор материалом данной статьи.
Дословный перевод текста не будет корректным, так как в ряде случаев теряется весь смысл.
Насколько я поняла, грамотный художественный перевод можно смело назвать адекватным, но полностью эквивалентным исходному тексту он будет далеко не всегда. И наоборот с дословным переводом. Он абсолютно эквивалентный, но при этом мало ситуаций, в которых он окажется адекватным.
Интересная информация) Сам занимаюсь переводами различных текстов с английского, правильно, нужно сохранять смысл текста при переводе!